35. Выставка «Красивейшие книги со всего света». Экспозиция книжного искусства СССР и работ В. В. Лазурского — лауреата Гутенберговской премии города Лейпцига 1975 года
В. Лазурский. Путь к книге | ЗРЕЛОСТЬ | ПУТЕШЕСТВИЯ | «ГУТЕНБЕРГПРАЙЗ-75»
В 1975 году мне была присуждена Гутенберговская премия магистрата города Лейпцига. Предстояла еще одна поездка в ГДР.
Вручение премии было приурочено к открытию традиционной осенней выставки «Красивейшие книги со всего света» в большом новом выставочном помещении, отлично приспособленном для экспозиции книг, присланных в Лейпциг более чем из 80 стран. Рядом со стендами, на которых разместились книги из СССР, был отведен отдельный стенд для выставки работ «Гутенбергпрайзтрегера 1975 года».
Я должен был представить около тридцати своих книжных и шрифтовых работ, сделанных преимущественно за последние 20 лет. Отобрать их помог мне Альберт Капр, посетивший Москву незадолго до открытия выставки «Красивейшие книги». Экспозиция была превосходно сделана художниками-оформителями без моего участия — я приехал в Лейпциг рано утром в самый день торжественного открытия всей огромной международной выставки.
Меня ждал сюрприз: в центре экспозиции моих работ стояла раскрытая книга, отпечатанная моим типографским шрифтом и шрифтом Данте (Джованни Мардерштейга),— вторая русско-итальянская билингва «Оффицины Бодони», «Шинель» Гоголя. Узнав о том, что мне присуждена Гутенберговская премия, мой дорогой друг поспешил прислать в Лейпциг только что отпечатанный экземпляр этой красивой книги с иллюстрациями известного итальянского графика Пьетро Аннигони с просьбой включить ее в экспозицию работ лауреата.
Все лейпцигские международные выставки начинаются с музыкальных выступлений. Так было и на сей раз. Духовым квинтетом лейпцигского «Гевандхауза» были исполнены произведения Иоганна Себастьяна Баха и Вольфганга Амадеуса Моцарта. После торжественной речи, произнесенной лауреатом Гутенберговской премии 1968 года профессором Вальтером Шиллером, обер-бургомистр города Лейпцига доктор Карл Мюллер вручил мне диплом и медаль лауреата 1975 года. Сама премия была преподнесена тут же, вместе с огромным букетом роз.
По окончании торжественной части всех присутствующих пригласили осмотреть международную выставку. Обход ее должен был завершиться в банкетном зале, где были приготовлены столики, уставленные бокалами с вином. Когда гости, приехавшие из разных стран, заняли свои места, обер-бургомистр поднял первый бокал за их здоровье. Меня он усадил рядом с собой, и второй бокал был осушен за здоровье «гутенбергпрайзтрегера». Весь ритуал был мне известен заранее, и я приготовил небольшую ответную речь на немецком языке.
Поблагодарив за высокую честь, оказанную мне магистратом города Лейпцига, я рассказал о том, что тесные культурные связи между Москвой и Лейпцигом начались, насколько мне известно, с посещения знаменитого города книг нашим историком Н. М. Карамзиным в 1789 году, и привел его слова из письма, адресованного друзьям в Москву: «Мои дорогие друзья! Я вижу здесь людей, достойных уважения, умных, знающих, ученых, знаменитых»*... «Достойных уважения, умных, знающих, ученых и знаменитых людей можно было встретить в Лейпциге и во всех более поздних поколениях,— продолжал я.— Именно эти люди возвысили значение города Лейпцига и принесли ему добрую славу. На этом я мог бы закончить свою краткую речь, но мне хотелось бы еще нечто добавить: „Слава — ничто, деяние — все“,— сказал Гете. Чистая правда! Все мы, однако, люди. Было бы неполной правдой, если бы я промолчал о том, как приятно было мне получить с Гутенберговской премией признание моих трудов. И именно здесь — во всемирно знаменитом книжном городе!»
* Письма русского путешественника Н. М. Карамзина. Т. 1. Спб., 1884, с. 120.
В Лейпциге я пробыл всего несколько дней. Альберт и Фанни Капр окружили меня трогательными заботами. Благодаря им я побывал в историческом ауэрбаховском погребке, стены которого расписаны на сюжеты гетевского «Фауста», и на двух замечательных концертах.
На первом, в Старой ратуше, где была развернута интереснейшая выставка подлинных рукописей Баха, исполнялись камерные произведения великого лейпцигского композитора. На втором, симфоническом концерте в большом зале филармонии, впервые исполнялось модернистское произведение — «Электриситетс музик» (конкретная музыка) — молодого, тоже лейпцигского композитора Вебера, вдохновленного не щебетаньем птиц в листве деревьев, как старый, добрый Вебер, а шумами и скрежетом современного большого города. На риторический вопрос Маяковского — «а вы ноктюрн сыграть могли бы на флейтах водосточных труб?» — прозвучал, как мне показалось, совершенно конкретный ответ. Дирижировал сам автор, в черном фраке. Многие мужчины в публике тоже были во фраках (известные актеры и музыканты, как объяснила мне Фанни). Дамы — в закрытых спереди до подбородка и сильно декольтированных на спине длинных вечерних платьях. Во втором отделении великолепно прозвучала «Героическая симфония» Бетховена... Оркестр исполнил ее под руководством другого дирижера, постарше.
Чрезвычайно интересна была реакция публики, резко разделившейся на два лагеря. Было много молодежи, но мне показалось, что особенно горячо аплодировали Веберу самые немолодые (вероятно, юноши 20-х годов, подумал я). Мне лично пришлась по душе идея столь смелого соединения «нового» и «старого» в одном концерте — недаром же и я был когда-то юношей 20-х...
На прощальном обеде, данном бургомистром в честь «Гутенбергпрайзтрегера-75» в ресторане нового высотного здания Университета имени Карла Маркса, не было никаких торжественных речей. Были приглашены многие профессора Высшей школы книжного искусства и графики, хорошо мне знакомые по прежним посещениям Лейпцига. За столом происходили непринужденные, дружеские разговоры, касавшиеся преимущественно книгоиздательского дела. В них принимали участие художники и представители отдела культуры лейпцигского магистрата. Мне была подарена от имени магистрата красивая светло-синяя коробка с позолоченным гербом города Лейпцига, в которой лежали пластинки: оратории и концерты Баха.
Перед самым отъездом в Москву я побывал в Томаскирхе, чтобы поклониться праху любимого композитора, погребенного в этой старой готической церкви. Надгробие его величественно своей лапидарной простотой — огромная плита темного камня, лежащая на полу в центре светлой абсиды с начертанным на ней строгим латинским шрифтом именем:
JOHANN SEBASTIAN BACH
Только имя, без даты рождения и смерти. Умолчание о времени, когда жил и творил величайший из композиторов, показалось мне красноречивее любых слов о вневременном значении его музыки. Потрясенный, стоял я перед его надгробием, один, в совершенно пустом храме, а с хоров неслись негромкие звуки органа, на котором играл некогда сам Бах...
<< || [оглавление] || >>
