В. Лазурский. Путь к книге | ЗРЕЛОСТЬ | ПУТЕШЕСТВИЯ | ЛЕЙПЦИГ 1964. НОВЫЕ ДРУЗЬЯ
Но первая моя поездка за рубеж состоялась в октябре 1964 года. В Лейпциге праздновалось 200-летие Высшей школы графики и книжного искусства. На юбилейные торжества приехали гости из социалистических стран и из стран Западной Европы. Из Москвы были приглашены А. Д. Гончаров, С. Б. Телингатер и я.
Мы выехали из Москвы скорым поездом и прибыли в Берлин 6-го вечером.
7-го в Берлине праздновали 15-летие ГДР. Город был украшен флагами и лозунгами, среди которых особенно бросался в глаза один: «ГДР — страна молодости». Глядя на манифестацию, можно было убедиться в справедливости этих слов: Берлин был переполнен молодежью.
Мы увидели ее в праздничном наряде, веселую и жизнерадостную, длинноногую, хорошо и ярко одетую.
В центре Берлина оставалось еще очень много пустырей, на месте которых были разбиты газоны — следы незалеченных ран.
Празднование 200-летия лейпцигской Высшей школы графики и книжного искусства (прежде она называлась Академией художеств) началось 8 октября в большом зале Старой ратуши. Учениками консерватории была исполнена оркестровая сюита И. С. Баха № 2 h-moll.
Речи произнесли обер-бургомистр Лейпцига Вальтер Крессе, представитель Министерства культуры ГДР и ректор Высшей школы профессор Мюллер. Закончилось торжественное заседание концертом для трубы Телемана (тоже старинная музыка). Все это происходило в зале, где хранятся клейноды города Лейпцига: его старинное знамя, белое с голубыми диагональными полосами и гербом посередине, меч и ключи,— а со стен, отделанных дубом, улыбаются из прошлых веков отцы города в белых париках и темных камзолах.
Затем нас пригласили на обед в подвальный этаж Новой ратуши. Здесь завязались первые знакомства. Мы сидели за одним столом с двумя чехами — ректором пражской Высшей школы прикладных искусств Эккертом и профессором этой же школы художником Карлом Сволинским, работы которого я давно и хорошо знал. Захотел с нами сидеть и «гость № 1» — сам Ян Чихольд, приехавший из Базеля с супругой. Разговор шел главным образом на немецком языке, перемежаясь русской и чешской речью. К столу было подано белое вино, и атмосфера сразу же установилась самая дружеская. Ян Чихольд — человек 62 лет, автор нашумевшей на весь мир книги Die Neue Typographie*, написанной им в конце 20-х годов, один из основателей того движения в области культуры и искусства 20-х годов, которое у нас называли «конструктивизмом». Он хотел познакомиться с нами прежде всего потому, что Телингатер и я были лично знакомы с Эль Лисицким (Телингатер на протяжении многих лет, я в последние месяцы жизни Лисицкого). К концу обеда Чихольд настолько расположился в нашу пользу, что сказал о себе: «Я ведь бравый солдат Швейк»; он уклонялся от воинской повинности, когда жил в Германии, и внешностью действительно напоминал Швейка, снявшего с себя австрийский мундир и облачившегося в светло-серенький в мелкую клеточку костюм.
* Tschichold J. Die neue Typographie. B., 1928.
Под круглой, очень свежей для его возраста физиономией с живыми, хитрыми глазками красовался пышный бант-киса золотистого цвета, а над ней — круглая пасторского типа шляпа. Держа в любую погоду свой зонтик под мышкой и отвлекаясь на каждую встречную молодую особу, он так быстро бегал по улице, что мы едва поспевали за ним. Жена называла его не иначе, как «мой Чихольд».
После обеда нас пригласили в Высшую школу — огромное здание бывшей Академии художеств, где должно было состояться открытие выставки ученических работ и ретроспективной выставки работ педагогов за 200 лет. Перед открытием ректор принимал поздравления и подарки. Он стоя встречал гостей в парадном вестибюле. А. Д. Гончаров, С. Б. Телингатер и я ждали очереди, чтобы вручить ему адрес, оформленный студентами Московского полиграфического института. К ректору подошел высокий, худой, очень стройный человек в светло-сером костюме, с тонкими чертами лица. В руках он держал книгу. Сопровождавший нас Альберт Капр произнес вполголоса: «Обратите внимание: это Джованни Мардерштейг — быть может, самый выдающийся типограф нашего времени. Он владелец знаменитой „Оффицины Бодони“ и очень богатый человек, миллионер».
Вечером того же дня, в пленарном зале совета Новой ратуши, обер-бургомистр города Лейпцига Вальтер Крессе устроил прием в честь гостей, приехавших из разных стран на юбилеи Высшей школы. Он произнес краткую речь, в которой призвал всех собравшихся к дружескому общению. Мы, москвичи, оказались неожиданно для себя притягательным центром для многих, приехавших с Запада художников и издателей. К нам подходили и знакомились с нами такие знаменитости, как Ганс Шмоллер (технический директор «Пингвин Букс», Англия), Брор Цахриссон (ректор Стокгольмского графического института). Ян Чихольд приветствовал нас, как старых знакомых. Наконец подошел знакомиться и «миллионер» Мардерштейг. На вид ему можно было дать не больше шестидесяти лет. Его сопровождал Мардерштейг-юниор — сын и наследник, красивый молодой человек лет двадцати.
Знакомясь, иностранцы вручали нам свои визитные карточки. Если на визитной карточке Яна Чихольда были перечислены все его заслуги и награды (он был и почетным членом лондонского «Дабл-краун-клаба», и златомедалистом Американского института графических искусств в НьюЙорке, и почетным членом французской «Сосьете типографик»), то на визитной карточке Джованни Мардерштейга значились только его имя, фамилия и адрес: Виа Марсала, 39, Верона.
Работа симпозиума, посвященного современным проблемам книжного искусства, началась 9 октября в актовом зале Высшей школы. Первый, основной доклад был прочитан Яном Чихольдом на тему: «Значение традиции в типографском искусстве».
Все места заблаговременно были заняты приглашенными, а студентам Высшей школы пришлось стоять вдоль стен и тесниться у входов. Зал был набит до отказа — всем хотелось увидеть легендарного «красного Яна», лейпцигского уроженца, о котором помнили здесь не только как о педагоге, но и как о журналисте, писавшем в прогрессивных местных газетах под именем Иван Чихольд репортажи о процессе Димитрова.
В своем докладе Чихольд ниспроверг все то, что утверждал в книге Die Neue Typographie, и утвердил то, что ниспровергал в 20-х годах, заявив в заключение, что учиться следует на образцах, созданных старыми мастерами, а не на работах экспериментаторов его поколения...
Когда он закончил свою речь, зал зашумел, как разворошенный улей. Молодежь ожидала встречи с революционером-новатором баснословных 20-х годов, рупором идей Баухауза, а услышала хвалу первопечатникам эпохи Возрождения и утверждение, что без традиций нет культуры. Молодежь была разочарована. Еще больше речь Чихольда разочаровала тех, кто, как и он сам, делали в 20-х годах революцию в области книжного искусства. Соратник Эль Лисицкого С. Б. Телингатер, весь красный и возбужденный до крайности, подбежал ко мне с восклицанием: «Ведь он же ренегат!» Впоследствии Соломон Бенедиктович переосмыслил эволюцию взглядов Чихольда и не высказывался о нем так резко.
Что касается меня, то я был очень доволен содержанием доклада, так как думал о «новом» и «старом» примерно то же, что и сам докладчик. Подойдя к Чихольду и пожав ему руку, я сказал: «Вы были и остаетесь enfant terrible XX века». Чихольд радостно засмеялся — эти слова доставили ему явное удовольствие. На другой день я получил в награду за свое mot текст доклада, отпечатанный на ротапринте, с автографом Чихольда и датой: 10.10.64*.
* Доклад Яна. Чихольда был переведен мною и опубликован впервые на русском языке в сб.: Искусство книги. 1965—1966. Вып. 6. М., 1970.
Перед разъездом гостей из Лейпцига, прощаясь со мной, фрау Чихольд спросила, какую именно из книг, написанных Яном, мне особенно хотелось бы иметь. Не задумываясь, я ответил: «Разумеется, Die Neue Typographie. Если только это возможно!» «О! — сказала Эдит.— Боюсь, что это совершенно невозможно: я не уверена, сохранился ли у Чихольда хоть один экземпляр этой книги, который он мог бы подарить. Но я непременно спрошу у него».
По возвращении моем в Москву я вскоре получил по почте эту уже ставшую библиографической редкостью книгу с дарственной надписью на немецком языке: «Вадиму Лазурскому на дружескую память о Яне Чихольде. Лейпциг, 8 окт. 1964*».
* Дата нашего знакомства.— В. А.
Как выяснилось в кулуарных разговорах, мысли, высказанные Чихольдом, пришлись по душе не только мне, но и Мардерштейгу. Мне очень захотелось показать ему свой проект типографского шрифта. Мнение Мардерштейга мне было особенно интересно узнать потому, что сам он создал превосходный шрифт Данте* на том же исходном материале, на котором пытался сделать это и я,— на основе изучения римских монументальных надписей и шрифтов итальянских художников и каллиграфов эпохи Возрождения. Случай представился на следующий день. Мы встретились снова на симпозиуме.
* Им была напечатана виденная мною в Москве книга Боккаччо «В похвалу Данте».
Я показал Мардерштейгу фотоуменьшения своего проекта типографского шрифта, оттиск пушкинского «Памятника» и титульный лист книги М. В. Алпатова об иконе Успенского собора Московского Кремля «Апокалипсис», недавно вышедшей из печати. Мардерштейг был изумлен тем, что современный русский шрифт может быть построен на образцах итальянского Возрождения. Он нашел, что мой опыт удался. Завязался очень интересный разговор об Аполлодоре Дамасском, Альде Мануции и Франческо Гриффо из Болоньи, о каллиграфе Тальенте и других славных мужах, имена которых известны сегодня столь немногим, что и поговорить о них не с кем. Естественно, что после этого разговора мы оба почувствовали друг к другу нежность неизъяснимую. Мардерштейг пообещал прислать мне из Вероны свой труд, посвященный исследованию жизни и творчества Франческо Гриффо, а я ему подарил оттиск «Памятника» и обещал выслать из Москвы «Апокалипсис» Алпатова.
В нашей беседе, происходившей на немецком языке, принимала живейшее участие и очень милая жена Мардерштейга Ирми, моя ровесница. С этого и началось, собственно, мое знакомство со всей семьей Мардерштейгов.
В тот же день вечером я сидел рядом с ними за общим столом в загородном ресторане в Маркклееберге. Вокруг танцевали недавно вошедшую в моду летку-енку. Чихольд лихо отплясывал с молоденькими венгерками — студентками Высшей школы. Студенческим балом заканчивались юбилейные торжества. Мардерштейг-юниор, Мартино, весь вечер просидел за столом, расспрашивая меня о стандартах бумажных форматов в Советском Союзе (!). Его интересовало, можно ли из нашей бумаги получать книжные форматы, основанные на пропорциях золотого сечения. Меня, правду говоря, изумила серьезность Мартино — в его возрасте я больше всего на свете любил танцевать.
На следующий день Мардерштейги уезжали из Лейпцига. Совершенно неожиданно я получил от них прощальный подарок. Его принес Мартино. Увидев красиво орнаментированный серо-зеленый футляр, я сразу вспомнил, как Мардерштейг-старший вручал точно такой же ректору Высшей школы в первый день юбилейных торжеств. Я не мог удержаться, вынул книгу из футляра, раскрыл ее и прочел на авантитуле: Feliciano. Alphabetum romanum. Это была книга Джованни Мардерштейга о Феличе Феличиано, веронском археологе и каллиграфе, написавшем в 1460 году трактат о древнеримском шрифте. Книга удивительной красоты, в переплете из натуральной кожи, с золотым обрезом, отпечатанная шрифтом Данте на тряпичной бумаге ручного изготовления. Мало того — на чистом листе перед авантитулом красовалась собственноручная дарственная надпись Мардерштейга по-немецки: «Вадиму Лазурскому на память о Лейпциге и Гриффо. Дж. Мардерштейг, 11.Х.64».
Я не верил своим глазам. Получить такой подарок — какое неожиданное счастье!
По возвращении из Лейпцига в Москву я навел по просьбе Мардерштейга справки о том, какие именно книжечки итальянских каллиграфов есть в собрании отдела редких книг Ленинской библиотеки. В беседах, происходивших между нами в Лейпциге, я упоминал имена Тальенте и Амфиарео, подлинные книжечки которых мне приходилось изучать, когда я работал в Ленинской библиотеке над проектом своей гарнитуры. Мы обменялись несколькими письмами на эту тему.
<< || [оглавление] || >>