В. Лазурский. Путь к книге | ЗРЕЛОСТЬ | КНИГИ. КОНЕЦ 40-х — 60-е ГОДЫ | КОНЕНКОВ
Попав впервые в Третьяковскую галерею в 1927 году, я был совершенно пленен скульптурами Коненкова. Посещая галерею и до и после войны, я непременно шел посмотреть еще и еще раз на его таинственных «полевичков» и «лесовичков», на изваянных из мрамора «Спящую» и «Юную» и на «Крылатую», вырезанную из древесного ствола. Они восхищали меня своей пластичностью не менее, чем скульптуры Майоля. Удивительно ли, что, получив осенью 1954 года заказ от издательства «Советский художник» на каталог, афишу и пригласительный билет для выставки Коненкова в связи с его 80-летием и 60-летием творческой деятельности, я приступил к этой работе с радостным волнением?
По ходу дела мне пришлось побывать на квартире Коненкова, густо населенной его замечательными скульптурами, и познакомиться с ним самим — изумительным старцем с древней брадой «празелень» и живыми, пытливыми глазами.
Это была его первая большая выставка после возвращения из Америки. Она открылась 4 октября в Доме художника на Кузнецком мосту, а 29 октября состоялось ее обсуждение, вылившееся в чествование Сергея Тимофеевича. Народу пришло видимо-невидимо, так что не только сидеть, но и стоять было тесно. Люди стояли вперемешку со статуями, а над морем голов возвышалась огромная беломраморная голова Коненкова — автопортрет, напоминающий микеланджеловского Моисея, законченный им только что, к выставке.
Все выступавшие говорили о Коненкове как о гордости русского искусства, сравнивали его работы с произведениями великих мастеров эпохи Возрождения и с антиками. Старик был очень взволнован и растроган таким искренним и всеобщим признанием. В коротеньком заключительном слове он сказал, что его особенно радует, что его работы так высоко оценены художниками. Все, стоя, бесконечно долго аплодировали ему, а он низко кланялся на все четыре стороны. Не хотелось расходиться по домам. Прошло шесть лет. В начале 1961 года К. С. Кравченко попросила меня оформить написанную ею монографию о Сергее Тимофеевиче Коненкове. Я с радостью согласился. Надо было придумать суперобложку, переплет, титульный разворот и несколько шмуцтитулов. Макетирование книги оставалось за издательством «Искусство».
Когда эскизы оформления были готовы, одобрены автором монографии и издательством, Ксения Степановна предложила редактору книги Евгении Валериевне Нориной и мне отправиться к Коненкову, чтобы показать ему наш проект.
Ровно к назначенному часу мы собрались на Тверском бульваре и позвонили в дверь его квартиры-мастерской. Нам открыла молодая женщина в аккуратном белом переднике и попросила войти в просторный холл с высоким потолком. Навстречу нам спускалась по деревянной внутренней лестнице жена Коненкова Маргарита Ивановна. Пригласив нас сесть на резные деревянные кресла — всем нам хорошо известную работу Сергея Тимофеевича,— она удалилась, сказав, что сейчас сообщит ему о нашем приходе: он работает в мастерской. Обе дамы уселись, а я остановился в нерешительности перед оставшимся незанятым седалищем: кресло это было ни дать ни взять свернувшийся кольцами удав... Я органически не выношу змей. Ксения Степановна, правильно угадавшая по выражению моего лица испытываемое мною чувство, любезно уступила мне свое место (это был лебедь) и бесстрашно расселась на удаве...
Сергей Тимофеевич не заставил себя долго ждать и, появившись вдруг на пороге темного проема двери, ведущей из холла в мастерскую, окинул нас всех быстрым, пронзительным взглядом своих черных, как уголь, живых глаз. Это было явлением мельника из оперы Даргомыжского «Русалка». Всклокоченные седые волосы и борода, светлый парусиновый балахон, наподобие толстовки, такие же светлые брюки — все это делало сходство с оперным мельником особенно разительным. Мы вскочили со своих мест. Помедлив еще секунду, он быстрой, молодой походкой пересек холл и стал здороваться с нами за руку. Ксения Степановна представила ему Норину и меня. Он предложил нам сесть. Сам сел на стул напротив нас и принял выжидательную позу. Ксения Степановна объяснила цель нашего прихода (известную старцу заранее).
Сильно волнуясь, я достал из папки и подал ему эскиз суперобложки. На ней я поместил фрагмент известной композиции Коненкова на Кремлевской стене — изображение головы Свободы. Маяковский написал об этом символическом образе:
Стена —
и женщина со знаменем
склонилась
над теми,
кто лег под стеной.
Коненков рассмотрел эскиз, держа в вытянутой руке, и, не задумываясь долго, сказал, что именно эту голову и следовало дать на суперобложку: «Это ведь Гений Революции...» И, помолчав, добавил торжественным тоном: «Мы всё предвидели...»
Почему «мы»? — промелькнуло у меня в голове. Что это? Мания грандиоза? Но он продолжал торжественно вещать: «Мы с Лениным задумали тогда монументальную пропаганду...»
Так вот что означало это «мы»,— подумал я с облегчением. Великий старец кивком головы утвердил чистый белый переплет с единственным словом «Коненков» и принялся разглядывать эскиз титульного разворота. Весь титульный шрифт был нарисован от руки моей гарнитурой, а на фронтисписе я поместил понравившийся мне больше других рисованных портретов Коненкова рисунок Фешина.
Ксения Степановна вытащила из сумочки фотопортрет Коненкова с седой бородой, сказав, что, по ее мнению, следует дать портрет более современный, чем фешинский, нарисованный очень давно. Коненков согласился с ней, сказав все тем же торжественным тоном: «Так и сделайте. Народ должен запомнить меня таким: мудрец, провидец».
Что касается всей шрифтовой части проекта, она была принята безоговорочно. Сергею Тимофеевичу понравился и запомнился тот шрифт, которым я изобразил его имя на афише и на каталоге выставки его произведений (об этом говорила мне Ксения Степановна). За истекшие с тех пор годы мой заголовочный шрифт созрел и отшлифовался, и я мог не краснеть за него.
Утвердив эскизы, Сергей Тимофеевич пригласил нас в мастерскую, показал свои последние произведения и довольно сердито сетовал на то, что Ксения Степановна не включила их в альбом репродукций, иллюстрирующих монографию. Среди них мне особенно запомнилась так называемая звучащая скульптура — композиция из нескольких коряг, довольно грубо сколоченных большими гвоздями (Коненков пояснил, что ему трудно стало делать все самому и что ему помогает в работе плотник). На эти коряги было натянуто несколько струн. Сергей Тимофеевич повертел ручку, приделанную сбоку, и струны издали нестройное звучание. Все сооружение было сделано по принципу «лиры», на которой играли на украинских ярмарках слепые старцы, лирники. Было здесь одно произведение, названное «числом звериным» — 666. Запомнились еще «Борьба пролетариата» (дракон, поражаемый человеком) и «Толстой уходящий» (совершенно реалистическая вещь). В заключение Сергей Тимофеевич показал нам клетку с живыми белыми голубями. Голубей подарили ему японцы, приехавшие в Москву, чтобы познакомиться с ним и его последними работами.
«Вот они их поняли и оценили»,— сказал он, бросив укоризненный взгляд на Ксению Степановну.
При нас покормил голубей пшеном, сказав: «Это голуби мира...» На этом аудиенция была закончена. Поблагодарив Сергея Тимофеевича за все и почтительно распрощавшись с ним и с Маргаритой Ивановной, мы покинули его мастерскую, переполненные впечатлениями. Мы увидели здесь много работ, давно знакомых по выставкам, работ, прославивших имя Коненкова как одного из величайших ваятелей нашего времени. На одной из стен, занимая ее всю от пола до потолка, была укреплена знаменитая стела с «Гением Революции».
...Когда в 1980 году Ксении Степановны не стало, я пришел проститься с нею в дом Союза художников СССР на Гоголевском бульваре. Подымаясь по лестнице, услышал звуки тихой траурной музыки. Она исходила из динамика, скрытого внутри постамента огромной деревянной скульптуры Коненкова «Паганини». Звучащая скульптура... органная прелюдия Баха... Перед моим умственным взором возникла другая коненковская скульптура — удивительная голова Иоганна Себастьяна Баха с сомкнутыми веждами и блаженной улыбкой на устах, Баха, прислушивающегося к гармонии сфер.
В монографии о Коненкове Ксения Степановна приводит слова мастера: «...тема музыки для меня особенно значима. Чудесная власть гармонии и ритма всегда обогащала мой внутренний мир. Музыка двигала мой резец. Без музыки я не мыслю творческой жизни. Без нее нет фантазии и окрыленности»*.
* Кравченко К. С. Сергей Тимофеевич Коненков. М., 1967, с. 36.
Этими мыслями великого нашего современника, которые удивительно созвучны и моей душе, мне хочется закончить свой рассказ о Сергее Тимофеевиче Коненкове.
Еще несколько слов о работе над типографским воплощением монографии К. С. Кравченко о Коненкове. Заголовки разделов и глав в первом издании (1962) печатались устаревшим, некрасивым шрифтом, совершенно не вязавшимся с рисованными шрифтами титульного листа и шмуцтитулов. Произошло это поневоле — лучшего русского шрифта в венгерской типографии «Атенеум», где печаталась книга, не было. Меня ужасно огорчала эта дисгармония.
Во второе издание (художественными редакторами которого были Н. И. Калинин и Е. В. Зеленкова) удалось внести много существенных улучшений. Книга печаталась на этот раз в ленинградской типографии № 3 им. Ивана Федорова. Для печатания текста по моей настоятельной просьбе была применена Банниковская гарнитура, кг. 10 и 8. Заголовки разделов и глав печатались прописными не полужирного, как в первом издании, а светлого начертания, кг. 16 и 12. Таким образом была достигнута желанная соразмерность всех типографских и клишированных элементов набора.
Над улучшением типографской структуры книги отлично поработали и художественная и техническая редакции издательства. Не подвели на этот раз и печатники — отрадный пример возможности напечатать книгу на отечественной базе лучше, чем на зарубежной, если все участники ее создания отнесутся с любовью и должным старанием к своей доле в общем труде.
<< || [оглавление] || >>