В. Лазурский. Путь к книге | ЗРЕЛОСТЬ | ФУГА ТЕМПОРУМ

Сравнение жизни с течением вод старо, как мир. Жизнь человеческая совершает свой стремительный бег во времени подобно реке, несущей воды в безбрежный и бездонный океан Вечности.

Выйдя из чистого родника, она течет едва заметным прозрачным ручейком, прыгая по камушкам среди пахучих трав и полевых цветов. Один ручей сливается с другими. Это уже не ручей, а полноводная река. Она выписывает узоры по пересеченной местности, благоразумно огибает холмы, упорно стремится вперед, отважно перескакивает через пороги, безрассудно низвергается в бездну, неожиданно встретившуюся на ее пути, и, как бы вновь рожденная из пены, набрав сил и храбрости, сокрушает естественные преграды и преграды искусственные, создаваемые людьми, разливается или мельчает в зависимости от времени года или погоды Счастье ее, если ей удается миновать бесплодную почву пустыни, способную выпить ее всю, до капли, не дав достичь конечной цели ее стремлений — слияния с мировым океаном, с Вечностью...

Одна из самых органичных музыкальных форм, фуга, как и сама жизнь, подобна потоку вод, состоящему из множества струй, журчащих каждая по-своему, но сливающихся в многоголосный хор, который звучит подчас дисгармонично, но стремится разрешиться в конце концов умиротворяющим душу консонансом.

Жалею ли я о том, что только одна мелодия многоголосной фуги моей жизни художника — книжная — с неизбежным своим контрапунктом — шрифтом — прозвучала во весь голос? Нет, не жалею. Я всегда любил музыку. От детских лет она сопутствовала мне на протяжении всей жизни. И шрифт я полюбил, вероятно, именно потому, что нет среди пространственных искусств ничего более близкого к музыке, чем шрифт.

Оглядываясь назад, на прожитую жизнь, я часто задаю себе еще один вопрос — не слишком ли я разбрасывался? Не лучше ли было твердо держаться того пути, на который я вступил по влечению сердца шестнадцатилетним юнцом? Нет. Очевидно, исполнилось то, что «было на роду написано». А на роду были написаны шрифт и книга. Свидетельство тому — самое раннее из сохраненных мамой детских моих художеств: надпись крупными украшенными буквами «Лазурский Дима» — первая попытка самоутверждения пятилетней личности. Затем — целая папка миниатюрных книжек, авторами и издателями которых были мой младший брат и я сам. Затем юношеский журнал «Очаг заразы».

Пять лет института, занятия живописью, историей искусства и архитектурой заложили прочный фундамент, позволивший мне впоследствии в короткий срок стать на ноги в качестве художника книги и шрифта.

Я не жалею о том, что начал серьезно работать в области книжного искусства так поздно — в тридцать семь лет. И благодарен судьбе, подарившей мне долгую жизнь, наполненную трудом, давшим мне много радостей.

Когда война кончилась, я, как многие, почувствовал себя выбитым из колеи и снова стоящим на перепутье — какую из двух главных тем моей фуги — графическую или артистическую — развивать дальше. И отец и мама понимали мои метания, и каждому из них хотелось, чтобы их сын продолжил то дело, которое было особенно дорого им самим.

Когда через тридцать с лишним лет вышла в свет написанная мною книга об Альде и альдинах, у меня произошла совершенно неожиданная встреча с давно почившим отцом. Перебирая картотеку в читальном зале отдела редких книг Ленинской библиотеки, я наткнулся на стоящие рядом карточки с его и своим именем: отцовские «Сатирико-нравоучительные журналы Стиля и Аддисона» плотно прижались к моему «Альду». Я испытал необыкновенное душевное волнение. «Быть может, эта третья тема — литературная — и даст в сочетании с двумя первыми — артистической и графической — то трезвучие, в котором и суждено разрешиться моей фуге?» — подумалось мне тогда.

И вот мне посчастливилось продолжить и развить эту новую линию, возникшую так внезапно и неожиданно для меня самого на склоне жизни.

Работа над книгой воспоминаний подошла к концу. Но я не чувствую успокоения, не слышу гармонии. Фуга обрывается, незавершенная консонансом. Бег времени продолжается...

>>

<< || [оглавление] || >>