На выставке «Боевой путь 11-й гвардейской армии» (лекция молодому пополнению). Кенигсберг. 1946
В. Лазурский. Путь к книге | ВОЙНА | ВОЗВРАЩЕНИЕ
Человеку свойственно сравнивать свои маленькие творческие удачи с грандиозными творениями природы и космоса. У современного человека есть на это даже очень веские основания: величайшие достижения его творческой мысли способны уже сегодня уничтожить жизнь на земле, быть может, и саму планету Земля, развеяв ее прах по Вселенной.
О том, что сам он лишь песчинка в мироздании, человек вспоминает слишком редко, только в минуты самых тяжелых испытаний, хотя Мудрецы и Поэты постоянно напоминают ему об этом:
...Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкий прах,
В свирепом как перо огне,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!
Всю глубину этих ломоносовских строк я оценил во время войны, лежа однажды ничком в высокой траве под артиллерийским обстрелом, застигшим меня среди бела дня, в чистом поле, на ровном, как стол, месте, где не было ни канавки, ни ложбинки, ни воронки от разорвавшегося раньше снаряда, в которой можно было бы укрыться от смерти. Лежал, уткнувшись лицом в землю, содрогавшуюся от ударов, видя вокруг себя только стебли трав и поражаясь тем, какая кипучая жизнь совершается в этом незамечаемом обычно мире, населенном неведомыми мельчайшими букашками, жучками и паучками, деловито снующими вверх и вниз по стеблям, муравьями, спешащими по своим делам, стрекочущими кузнечиками и красивыми божьими коровками. И вдруг я почувствовал с необычайной остротой пронзившей меня в самое сердце, что все мы братья, одинаково беспомощные перед судьбой. И страшно стало от мысли, сколько жизней я затоптал на своем веку, совершенно не ведая об этом. И страшно оттого, что и сам я могу быть сейчас вот, через секунду, так же бессмысленно и беспощадно растоптан неведомой силой, именуемой Роком...
Мама рассказывала мне потом, что в течение долгих лет войны, когда Одесса была оккупирована, она каждый вечер сосредоточенно думала: «Жив ли ты, Дима?» И слышала мой голос: «Жив, мамочка, жив!» Ее поддерживала вера в то, что этот внутренний голос ее не обманывает. Все эти долгие годы я очень страдал от отсутствия писем из родительского дома и тоже сосредоточенно думал — живы ли они? И тоже никогда не терял надежды, что живы и что нам суждено еще увидеть друг друга, когда война кончится. Так и сбылось.
Когда война закончилась, мне пришлось еще целый год служить в Восточной Пруссии. Переписка с родителями возобновилась немного раньше, в 1944 году, сразу после освобождения Одессы. Я был счастлив, что снова могу делиться с ними своими мыслями и мечтами. Но будущее было для меня совершенно неясно. Долго ли еще придется служить в армии? Где я буду жить, когда меня демобилизуют? Чем заниматься?
После первой бурной радости, пережитой в день, когда мы узнали о капитуляции Германии, очень скоро наступила глубокая депрессия. Как и большинство моих товарищей по службе — непрофессиональных военных,— я чувствовал себя совершенно выбитым из колеи. Мечты о демобилизации сменялись горестными раздумьями о том, как я отвык от нормальной мирной жизни и как безнадежно отстал в своей профессии.
Родители старались поддержать меня своими письмами. В них удивительно ярко отразились их собственные характеры. Вот два отрывка из этих писем. Папа писал мне: «Сейчас получили твое письмо, в котором ты говоришь о своей работе по описанию истории «Гросдойчланд». Какого объема эта работа, и будет ли она напечатана? Я всегда говорил, что у тебя, как и у твоей матери, остаются еще не использованными литературные способности. Ты теперь на переломе жизни и сам говоришь, что будущее тебе неясно. Родители часто мечтают, что их дети сделают то, что им не удалось. Мама хотела видеть тебя актером-декламатором, а я — журналистом-писателем. Я все еще не теряю надежды, что ты проявишь себя как критик-искусствовед». «Как я тебя понимаю, душа души моей,— писала мама,— всю твою психику: я точно испытывала те же самые ощущения, как ты сейчас, когда я поправлялась от своей тяжелой болезни после твоего рождения. Я никак не могла войти в жизнь, мне приходилось тоже расшевеливать себя, встряхивать, но потом все это прошло и я зажила особенно полнокровной жизнью. Я очень рада, что ты вспомнил свой репертуар, понемногу все вернется к тебе <...> Какое счастье, что война во всем мире прекратилась! Теперь скоро начнется расцвет и науки, и искусства...»
Как и всегда, жизнь решила все сама. Командование не хотело отпускать меня из армии. Мне предлагали ехать учиться в Военную академию, стать кадровым офицером, продолжать работать в разведке. Всесоюзная торговая палата готова была хлопотать о моем возвращении на старое место работы по статье «О демобилизации специалистов народного хозяйства». Это была единственная возможность вернуться к гражданской жизни.
Весной 1946 года я был демобилизован. Богомольцы снова принимали меня в свою семью. Получив паспорт с московской пропиской, я поспешил в Одессу, к родителям, с которыми не виделся более пяти лет...
<< || [оглавление] || >>